...премьера РАМТа - это двойной взгляд на прошлое: детский, еще не вышедший за пределы домашнего микрокосмоса, безопасного и светлого, вращающегося вокруг всеми любимого отца; и взрослый, уже омраченный непоправимыми потерями - и единственного сына, и дома, и той России, которой уже никогда больше не будет.

На дореволюционную Россию, которая навсегда ушла, зрители смотрят и чистыми, наивными глазами ребенка, и умудренным взглядом писателя-эмигранта.

...это признание в любви не только безвозвратно утерянной Москве с тихими улочками, шумными трактирами и златокупольными монастырями, но и всей народной традиции. С ее разгульными застольями, суеверной опасливостью, непременной опорой на корни, умением легко и искренне прощать. И конечно, способностью не отмахиваться от беды, но учиться смиренно принимать Божью волю: "Привел бы Господь дожить, а кулебячка будет".

Здесь, как ни в каком другом спектакле, пожалуй, важна актерская интонация, и она точно найдена у трех основных персонажей. Очень личная, с дистанцией пережитого у Александра Девятьярова, связывающего все сцены. Не суетливая, домашняя, но всегда с точной, в одну фразу, оценкой у Алексея Блохина и на контрасте с ним яростная, построенная на эмоциональных перепадах, на силе звука и тишины у главы семейства в исполнении Евгения Редько.

Трехчасовой спектакль дышит свободной мыслью, здесь сошлись и народные характеры, и глубокие истины. А напоминание о том, что жизнь - великий дар и тратить ее попусту - значит грешить и предавать заветы предков и помощь святых, не будет лишним и нам, сегодняшним.

"Лето Господне" - это не мемуары о счастливой жизни купеческой семьи в той России, которую ее дети потеряли в 1917 году. Это роман о том, как потерявший единственного сына писатель пытается описать и переосмыслить потерю отца, умершего, когда Ивану Шмелеву было семь лет, и этой смертью символически завершился период невинности.

...так мы прощаемся с той Москвой-атлантидой, канувшей в прошлое, которая никогда уже не вернется. Не вернутся те ремесла и те мастера, те люди и те отношения, те правила жизни, казавшиеся незыблемыми. И в этом смысле спектакль Марины Брусникиной - искреннее и истовое приношение нашей прапамяти.

С самых первых сцен захватывает полифоничность этой постановки: насыщенный длинными описаниями текст Шмелева усилиями артистов превращен в многоголосую симфонию.