Женщины без Лазаря

Новый спектакль РАМТа “Женщины Лазаря” роднит с романом Марии Степновой, по которому он поставлен, название и общая событийная канва. Но сюжет и герои романа на сцене переосмыслены постановщиком Алексеем Золотовицким, от многофигурности исходного текста оставившего несколько голосов. В инсценировке Милы Денёвой есть три женщины, но почти нет Лазаря.

София Егорова сочинила камерное пространство: перед зрителями - пустой стальной куб сцены, у дальней стены - балетный станок. Серого металла стены напоминают зеркала балетного класса, а потом они панель за панелью разворачиваются, обнаруживают живую и пеструю изнанку, согревают пространство, чтобы к финалу снова схлопнуться в ледяной и безжизненный куб. Эти метаморфозы пространства - петли времени, сценическое отражение нелинейного времени в романе. Почти весь ХХ век оглядывается здесь на себя - из конца в начало, в восьмидесятые, шестидесятые, сороковые и наконец, двадцатые, когда на пороге университетского кабинета профессора Чалдонова возник из ниоткуда тощий завшивленный сирота, гениальный Лазарь Линдт, будущий академик.

Столетие дано через три женских судьбы - жены Чалдонова Маруси, тайной безнадежной любви Лазаря, старше его на тридцать лет; его молодой жены Галины в позднем браке и неведомой ему внучки Лиды. Текст бережно сохранен, фразы персонажей и речь от автора значимы наравне, это скорее композиция по роману, нежели традиционная пьеса.

Три актрисы присваивают текст так искусно, с такой убедительностью и уместностью, что читка на три голоса становится настоящим спектаклем. Прямая речь и косвенная, поделенные исполнительницами, работают как реплики в диалоге, отражая, дополняя, язвительно опровергая друг друга. Актрисы словно вьют, перебрасывая из рук в руки, нить одной истории.

Нелли Уварова, Анна Ковалева и Антонина Писарева скорее летуче обозначают, чем психологически проживают свои роли. Каждая из актрис создает некий типаж, интонацию отношения к другим и к миру. Не встречавшиеся в романе, тут они присаживаются к одному столу, ведут беседу, спорят друг с другом.

У Анны Ковалевой Маруся в кружевном воротнике на цветастом платье, с пушистым узлом рыжих волос, мягкая, улыбчивая, хлопотливая, словно навсегда в том возрасте, когда женщина заботится о детях: становится ли ее ребенком Лазарь, выводок чужих детей в эвакуации или любой, кто оказался рядом. Над ее головой вспыхивает половинкой апельсина абажур, облачками взлетает мука над тестом, под ее руками ложится на стол белая скатерть и мокро блестит вымытый пол. Детские варежки разных размеров, снятые ей из-под прищепок на веревке и любовно разложенные пара к паре - образ всех, кого она любила, усыновив вопреки своей бездетной судьбе.

У Нелли Уваровой - белокурая укладка, яркая помада, надменно вздетая бровь и сигаретка в поднятой руке - эта холеная вдова академика Линдта будто жила в ней всегда, и когда Галина Петровна была Галочкой - юной и влюбленной в того, от кого ее оторвали ради Лазаря. Тяжелая ненависть к мужу и любовь к роскоши - вот из чего строится образ. Холодные и блестящие предметы, белый диван, столик на колесиках, огромный бюст академика, где он выглядит как писатель-народник с бородой-лопатой - все тут говорит о казенной, тяжеловесной, отвращающей среде, которую нельзя назвать домом и которую несчастная, беременная и расплывшаяся Галочка пытается заполнить дымом бесчисленных сигарет, словно выдыхая свой брезгливый ужас. Громкий резкий голос, твердый стук каблуков, прямая спина в сером тугом костюме - Галина Петровна в отместку судьбе становится успешной номенклатурной дамой.

Антонине Писаревой достались две роли, точнее, в начале она одалживает свою хрупкую фигурку, замотанную в лохмотья, чтобы обозначить явление Лазаря, сосульку без лица и голоса, которую женщины разматывают и отогревают. А в конце истории она - Лидочка, внучка Галины и Лазаря, одинокое, кудрявое и гибкое балетное дитя, муштруемое у станка. Напрасно она пытается прижаться к чужой холодной даме, своей бабке, та стряхивает ее, морщась. Жестокость по отношению к сироте - прием запрещенный, как котенка мучить. Финал в спектакле совсем не как в романе - ни спасения, ни любви, а лишь вскрытые вены и обрушившаяся наконец стена проклятого балетного класса, из которого Лидочка пытается сбежать в смерть.

Лазарь, не появившийся во плоти в истории, где вокруг него закручена жизнь трех поколений, так и остается загадкой. Он как будто преломляется в зависимости от женской оптики: любимое дитя для Маруси, ненавистное чудовище для Галины, далекая забронзовевшая легенда для Лидочки. Его личность тут и не важна, он - неосязаемый образ, запах власти, мужской власти в мире женщин, по-разному определившей или сломавшей их судьбы. Соткавшись из воздуха красного уголка с грамотами и медалями, он штрихами воплощается в бородатый памятник, в песенку “май фейгеле”, в мешковатый костюм, отдельные предметы которого натягивают на себя то одна героиня, то другая. Эта серая советская униформа стирает их пол и возраст, словно поглощает их самих, и три женщины, слепленные в серый ком, оказываются живым памятником безликому создателю бомбы.

Наталья ШАИНЯН // "Экран и сцена"