Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
На часах - 20:23
Роман Марины Степновой "Женщины Лазаря", который в 2012-м стал открытием года, главным бестселлером и обладателем премии "Большая книга", поставил в РАМТе молодой режиссер Алексей Золотовицкий. Получилась теплая, как домашний хлеб, постановка, замешанная на женском понимании архитектуры счастливой жизни и зависимости от чужого "генплана", принятии и "лжепринятии" того, что нельзя отменить. Или все-таки можно?
Степнову называют "дочерью Людмилы Улицкой от Дмитрия Быкова и внучкой Татьяны Толстой" - ни слова без сложной и вкусной "приправы". Из ее семейной саги о "невообразимой любви и не-любви" сначала взяли только диалоги, но потом поняли, что без голоса автора эта "поэзия в прозе" теряет свою красоту. Потому "литературные вкусности" вернули в инсценировку - и добавили чисто театральной условности. Три актрисы - Анна Ковалева, Нелли Уварова, Антонина Писарева - не столько разыгрывают, сколько рассказывают истории трех женщин, легко выходят из образа и ассистируют, "сопутствуют" друг другу даже там, где линии жизни их героинь не пересекались. Одно время тут наплывает на другое, а чтобы зритель не запутался в "приливах-отливах", настенные электронные часы напоминают, какой сейчас год: 1918-й в Москве, 1941-й в эвакуации, 1985-й в Ленинграде или 2023-й, на котором "Женщины Лазаря" ставят многоточие…
Места для зрителей разместили на сцене, где зеркальное пространство, похожее на балетный класс, открывает разные ниши - разные обстоятельства жизни Маруси, Галины Петровны и Лидочки. В каждой, как в зеркале, отразилась своя эпоха: дореволюционная, советская и постсоветская. Объединяет их гениальный ученый, создатель атомной бомбы. Лазарь Линдт, ровесник XX века - образ собирательный, хоть и напоминает физика Ландау вольнодумством и любвеобильностью. 18-летним мальчишкой он втайне полюбил жену своего научного "папы", а та опекала Лазаря, как мама - своих детей Бог не дал. Уже стариком влюбился в 18-летнюю лаборантку, забрал ее в "другую жизнь". И потом "воскрес" в своей внучке. В спектакле Лазарь не присутствует, только напоминает о себе костюмом, который примеряют все три женщины, и парадным гипсовым бюстом.
Истукану тут достанется долгий поцелуй - вынужденный, вымученный, неотвратимый, как смерть и как брак молоденькой Галины со стариком-академиком, очень нужным ядерной державе и почти всемогущим. Светило советской науки получит ее буквально на блюде, как Саломея - голову Иоанна Крестителя, чтобы поцеловать своим жадным, жарким ртом. Голова красавицы Галочки, зажатая "чекистами" между двух подносов (один - под подбородком, другой - сзади, как тускло светящийся нимб), - тут образ жертвы с широко распахнутыми от ужаса глазами. Образ несвободы - необходимости подчиниться и сделать не свой выбор. Как и в фильме Андрея Смирнова "Жила-была одна баба", напрашивается параллель со страной, которую и насилуют, и под себя подминают, а она терпит и молчит. С той разницей, что у Галины Петровны Линдт все было только самое лучшее и дорогое, от диоровского "Пуазона" за 300 рублей до "Волги", все настоящее - "за исключением ее собственной жизни". И ненависть к мужу была безразмерная, бессрочная: "каждый ее день был полон отвращения, злости и линдтофобии до тошноты".
Под конец жизни, в 1980-х, Лазарь, как и советский режим, начал впадать в маразм, прежде чем освободить от своего сдувшегося величия, но отождествлять их все-таки не стоит - и команда спектакля этого не делает. Не раскладывает на три голоса вековую историю страны. Уводит в расфокус. Пассажи, связанные с осмыслением революции, войны, исторических катаклизмов в России в инсценировку не попали, как и все мужчины. Остались только женские судьбы и их отношения с неизбежностью. Или точнее - с невозможностью: иметь своих детей; любить своего мужа, которого не выбирала; принять свой ненужный дар. Лидочка, которой навязали русский балет, заученно встает на пуанты, но готова это отменить... Подчинение чужой воле вопреки своей - то, что надо бы оставить в бабушкином прошлом.
В спектакле, как и в книге, Галине Петровне достается львиная доля внимания. Из недозревшей, хоть и "сочной", девицы, переполненной ожиданием свадьбы и нетерпением, она превращается в мраморную даму: внутренне сломанную, застывшую, как гипс, - "не срослось" даже после смерти мужа и десятка романов. И внешний лоск делает ее еще более холодной, более стервозной - хотя куда уже более… Скала. Не подступиться и внучке-сироте. Лидочка, попав в огромную квартиру бабушки на ПМЖ, нашла здесь только формальную заботу - как о питомце, которого надо накормить и выгулять.
Антонина Писарева очень точно играет недоумение - от невозможности приласкаться, прибиться к человеку - и желание найти свой дом. Уютный, теплый, с мягким светом абажура и облаком муки над большим обеденным столом. Тот, где "хорошо и взрослым и детям, и кошкам", и всему приблудному, нищему люду. Тот, что есть у бездетной Маруси (Анна Ковалева) из священнической семьи. Как "наседка, большая курочка", она всех готова обогреть, окружить материнской любовью. Вместе с Лидочкой и Галиной Линдт она месит тесто, быстро, ловко, мастерски - а потом вдруг роняет… И растерянно собирает с пола, как свое не случившееся материнство. Пытается договориться с Богом - и смахивает с пустого стола муку, как поклоны кладет. Потом, уже в эвакуации, она со сноровкой опытной няни развешивает детские вещички, раскладывает по столу бутылочки с молоком - и говорит, что любить можно и чужих, "потому что так они становятся своими". Даже в самое темное время умудряется быть счастливой, потому что не разучилась доверяться Богу - хоть и не понимала, почему именно ей "не дано" - и пришла к пониманию любви в евангельском смысле. Принятие - то, что помогает ей спокойно и ясно смотреть на свою жизнь.
Последнее пристанище Маруси художник София Егорова сделала маленьким райским садиком - эта заросшая зеленью стена смотрится как антитеза "стене славы" в пафосной квартире Линдта. Дом как живое существо. Дом как творчество женщины. Дом как место, где живут люди, которых любишь. Для бездомной Лидочки это "точка сборки" сознания, и ее поиски начинаются в дореволюционной книге для молодых хозяек. Она заглядывает туда, как в святое писание, и ищет тот свет, который Лазарь увидел в Марусе при первой же встрече, а потом искал во всех женщинах. Между прочим, страницы "домоводства" в самом деле светятся. Наивно? Очень. Но внучка Линдта выбирает поп-ап домик на книжном развороте, а не балет. Позволяет себе сделать шаг в сторону - и преодолеть, наконец, инерцию жизни со "страдательным наклонением", не ставить себя в зависимость от спущенных сверху "проектов", даже если ждет главная сцена страны. Балетный станок, как преграда на пути, падает. На часах - 20:23.
Татьяна Власова // "Театрал"
Степнову называют "дочерью Людмилы Улицкой от Дмитрия Быкова и внучкой Татьяны Толстой" - ни слова без сложной и вкусной "приправы". Из ее семейной саги о "невообразимой любви и не-любви" сначала взяли только диалоги, но потом поняли, что без голоса автора эта "поэзия в прозе" теряет свою красоту. Потому "литературные вкусности" вернули в инсценировку - и добавили чисто театральной условности. Три актрисы - Анна Ковалева, Нелли Уварова, Антонина Писарева - не столько разыгрывают, сколько рассказывают истории трех женщин, легко выходят из образа и ассистируют, "сопутствуют" друг другу даже там, где линии жизни их героинь не пересекались. Одно время тут наплывает на другое, а чтобы зритель не запутался в "приливах-отливах", настенные электронные часы напоминают, какой сейчас год: 1918-й в Москве, 1941-й в эвакуации, 1985-й в Ленинграде или 2023-й, на котором "Женщины Лазаря" ставят многоточие…
Места для зрителей разместили на сцене, где зеркальное пространство, похожее на балетный класс, открывает разные ниши - разные обстоятельства жизни Маруси, Галины Петровны и Лидочки. В каждой, как в зеркале, отразилась своя эпоха: дореволюционная, советская и постсоветская. Объединяет их гениальный ученый, создатель атомной бомбы. Лазарь Линдт, ровесник XX века - образ собирательный, хоть и напоминает физика Ландау вольнодумством и любвеобильностью. 18-летним мальчишкой он втайне полюбил жену своего научного "папы", а та опекала Лазаря, как мама - своих детей Бог не дал. Уже стариком влюбился в 18-летнюю лаборантку, забрал ее в "другую жизнь". И потом "воскрес" в своей внучке. В спектакле Лазарь не присутствует, только напоминает о себе костюмом, который примеряют все три женщины, и парадным гипсовым бюстом.
Истукану тут достанется долгий поцелуй - вынужденный, вымученный, неотвратимый, как смерть и как брак молоденькой Галины со стариком-академиком, очень нужным ядерной державе и почти всемогущим. Светило советской науки получит ее буквально на блюде, как Саломея - голову Иоанна Крестителя, чтобы поцеловать своим жадным, жарким ртом. Голова красавицы Галочки, зажатая "чекистами" между двух подносов (один - под подбородком, другой - сзади, как тускло светящийся нимб), - тут образ жертвы с широко распахнутыми от ужаса глазами. Образ несвободы - необходимости подчиниться и сделать не свой выбор. Как и в фильме Андрея Смирнова "Жила-была одна баба", напрашивается параллель со страной, которую и насилуют, и под себя подминают, а она терпит и молчит. С той разницей, что у Галины Петровны Линдт все было только самое лучшее и дорогое, от диоровского "Пуазона" за 300 рублей до "Волги", все настоящее - "за исключением ее собственной жизни". И ненависть к мужу была безразмерная, бессрочная: "каждый ее день был полон отвращения, злости и линдтофобии до тошноты".
Под конец жизни, в 1980-х, Лазарь, как и советский режим, начал впадать в маразм, прежде чем освободить от своего сдувшегося величия, но отождествлять их все-таки не стоит - и команда спектакля этого не делает. Не раскладывает на три голоса вековую историю страны. Уводит в расфокус. Пассажи, связанные с осмыслением революции, войны, исторических катаклизмов в России в инсценировку не попали, как и все мужчины. Остались только женские судьбы и их отношения с неизбежностью. Или точнее - с невозможностью: иметь своих детей; любить своего мужа, которого не выбирала; принять свой ненужный дар. Лидочка, которой навязали русский балет, заученно встает на пуанты, но готова это отменить... Подчинение чужой воле вопреки своей - то, что надо бы оставить в бабушкином прошлом.
В спектакле, как и в книге, Галине Петровне достается львиная доля внимания. Из недозревшей, хоть и "сочной", девицы, переполненной ожиданием свадьбы и нетерпением, она превращается в мраморную даму: внутренне сломанную, застывшую, как гипс, - "не срослось" даже после смерти мужа и десятка романов. И внешний лоск делает ее еще более холодной, более стервозной - хотя куда уже более… Скала. Не подступиться и внучке-сироте. Лидочка, попав в огромную квартиру бабушки на ПМЖ, нашла здесь только формальную заботу - как о питомце, которого надо накормить и выгулять.
Антонина Писарева очень точно играет недоумение - от невозможности приласкаться, прибиться к человеку - и желание найти свой дом. Уютный, теплый, с мягким светом абажура и облаком муки над большим обеденным столом. Тот, где "хорошо и взрослым и детям, и кошкам", и всему приблудному, нищему люду. Тот, что есть у бездетной Маруси (Анна Ковалева) из священнической семьи. Как "наседка, большая курочка", она всех готова обогреть, окружить материнской любовью. Вместе с Лидочкой и Галиной Линдт она месит тесто, быстро, ловко, мастерски - а потом вдруг роняет… И растерянно собирает с пола, как свое не случившееся материнство. Пытается договориться с Богом - и смахивает с пустого стола муку, как поклоны кладет. Потом, уже в эвакуации, она со сноровкой опытной няни развешивает детские вещички, раскладывает по столу бутылочки с молоком - и говорит, что любить можно и чужих, "потому что так они становятся своими". Даже в самое темное время умудряется быть счастливой, потому что не разучилась доверяться Богу - хоть и не понимала, почему именно ей "не дано" - и пришла к пониманию любви в евангельском смысле. Принятие - то, что помогает ей спокойно и ясно смотреть на свою жизнь.
Последнее пристанище Маруси художник София Егорова сделала маленьким райским садиком - эта заросшая зеленью стена смотрится как антитеза "стене славы" в пафосной квартире Линдта. Дом как живое существо. Дом как творчество женщины. Дом как место, где живут люди, которых любишь. Для бездомной Лидочки это "точка сборки" сознания, и ее поиски начинаются в дореволюционной книге для молодых хозяек. Она заглядывает туда, как в святое писание, и ищет тот свет, который Лазарь увидел в Марусе при первой же встрече, а потом искал во всех женщинах. Между прочим, страницы "домоводства" в самом деле светятся. Наивно? Очень. Но внучка Линдта выбирает поп-ап домик на книжном развороте, а не балет. Позволяет себе сделать шаг в сторону - и преодолеть, наконец, инерцию жизни со "страдательным наклонением", не ставить себя в зависимость от спущенных сверху "проектов", даже если ждет главная сцена страны. Балетный станок, как преграда на пути, падает. На часах - 20:23.
Татьяна Власова // "Театрал"