Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
Власть большинства
Алексей Бородин поставил очень личную пьесу Тома Стоппарда "Леопольдштадт" - о памяти, "трагедии меньшинства" и состоятельной еврейской семье из Вены. На пороге XX века они надеялись жить, а в 1955-м от целого клана остались всего трое. Один из них, британец Лео, повторяет биографию драматурга.
"Леопольдштадт" - последняя работа главного художника РАМТа Станислава Бенедиктова, которого не стало в 2022-м, и в каком-то смысле спектакль посвящен ему. Завершить макет он не успел, но все решения додумали, доделали по рисункам Виктор Архипов, его друг, и ученица Лилия Баишева. Круг, по которому идет семья, народ, сама жизнь, возник уже на первом этапе. Потом добавился верхний круг, похожий на гигантскую люстру с иудейскими письменами. Оба непрерывно движутся, как время (историческое и личное), то замедляя, то ускоряя ход. Факты, имена, названия, в том числе специфически еврейские (как "бар-мицва", "брит мила"), тут "набегают" друг на друга и утяжеляют текст. Но вращение придает динамику семейной саге, нагруженной доверху подробностями Стоппарда "о Вене того времени, обо всей венской культуре, от рубежа веков до появления нацистов". Кстати, Леопольдштадт - название еврейского квартала, или "острова мацы", в центральном районе австрийской столицы.
Накануне XX века его жители "составляли 10% Вены и 50% выпускников университета - юристов, врачей, философов, художников, архитекторов, композиторов". Но были вписаны в круг обреченности, в ментальное "гетто" - и это еще один смысл, который наматывает поворот за поворотом сцена РАМТа.
Алексей Бородин с кинематографическим размахом создает панораму семейной идиллии. Большая квартира, переполненная детьми и родственниками всех мастей. Изысканная мебель в стиле модерн, спокойные силуэты и сквозные линии, "вечерняя палитра" и мягкий свет. Гостиная фабриканта Германа Мерца (Евгений Редько) выглядит, как старинная фотография в оттенках сепии. Здесь готовятся встретить Рождество, кружат и наряжают елку - по ошибке вешают звезду Давида (неудивительно для ребенка, чье крещение и обрезание прошло на одной неделе). Обсуждают ассимиляцию и еврейскую идентичность, политику и науку, спорят о перспективах Judenstaat и городе Климта, Малера, Фрейда.
"Мы австрийцы", - говорит Герман. Он женился не на еврейке, принял католичество, стал частью венской элиты. Брамс бывал у него дома, Климт нарисовал его жену, драматург Шницлер, президент австрийского ПЕН-клуба, подписал пьесу его шурину - математику Людвигу (Александр Доронин). Но ощущение того, что он посторонний, не оставляет... И спокойное течение жизни сменяется "порогами". Герман терпит унижение от любовника жены, Фрица (одна убийственная фраза - "евреи не имеют чести, им нельзя нанести оскорбление" - опускает достоинство успешного человека до точки zero, и отсюда линия бесправия идет по нарастающей). Единственный сын возвращается с Первой мировой без глаза и руки, внутренне разоренным. Дело всей жизни отнимают. Новое время теснит, задвигает в угол - и семью, и мебель: пространство становится сумбурным, беспокойным, а под конец пустым. Благополучие Мерцев выветривается из дома вместе с ощущением безопасности - остаются только чемоданы.
Зрители следят за несколькими поколениями семьи с тремя остановками. Первая - в 1924 году, когда Австрия копила националистические настроения, и ползучий страх уже забирался к Мерцам. Вторая - в 1938-м, а это Аншлюс, когда сотни тысяч австрийских евреев стали заложниками нацистов: кто не успел получить визу, отправился в гетто, потом в лагеря смерти. И 1955 год - в опустевшей квартире собираются трое уцелевших в эпидемии коричневой чумы: Натан (Александр Девятьяров), Роза (Мария Рыщенкова) и Лео (Иван Юров).
Роза - психоаналитик, практикует и живет в Америке. Лео приехал из Англии - из "очаровательной жизни", как говорит Стоппард, где еврейская идентичность и прошлое испарились полностью. Натан тут единственный, кто носит в себе ужасы Холокоста, трагедию семьи, которую вырвали и выбросили, как сорняки, из Вены, из времени, из жизни. Память преследует его мощным прожектором с зоны концлагеря, бьет в глаза, заставляет кричать от боли (одного за всех). На пределе сил он бежит и нарезает круги возле кабины лифта.
Эта "константа" венской квартиры, где не осталось ровным счетом ничего, стоит посреди пустоты сцены - как портал между миром живых и мертвых. В финальной сцене туда набьются все, кто собирался за большим семейным столом на Рождество и Песах, и по "перекличке" мы узнаем о каждом. Они будут смотреть в темноту зала, в "потемки мироздания", не осознавая, что лифт уже не откроется и станет газовой камерой, Аушвицем, Дахау...
В начале спектакля бабушка Эмилия (Лариса Гребенщикова) - старейшина клана - подписывала фото в семейном альбоме, потому что знала: человек умирает дважды, второй раз - когда бесследно исчезает из памяти. В конце "подписи" делает уже Роза - называет имена и предлагает Лео пройтись по длинному списку потерь, посмотреть в лицо трагедии, где "гибнет не герой - гибнет хор".
Лео - это Том Стоппард. Томаш Штраусслер. В 8 лет он стал английским мальчиком, "полюбил Англию во всех смыслах" и благополучно забыл все, что было до. Его семья эвакуировалась дважды: сначала из оккупированной нацистами Чехословакии, потом из Сингапура. Отец погиб, мать с двумя мальчиками перебралась в Индию и здесь вышла замуж за британского офицера. Попав, наконец, в Великобританию, в безопасную гавань, она никогда не оглядывалась назад. О своем еврействе и фамильном древе, о гибели бабушек и дедушек во время Холокоста Стоппард узнал уже в зрелом возрасте и спустя почти 30 лет написал пьесу о "стирании памяти временем, обстоятельствами и пренебрежением", о попытке оборвать свои корни. Так безопаснее. Так проще. Когда бежишь, хочется отрезать себя от мрака, "отписаться" от своей национальной идентичности и жить с нуля. Очень современное ощущение - правда?
"Никто не рождается восьмилетним, - говорит Лео его кузен Натан. - Но ты живешь как будто без истории, как будто не отбрасываешь тени". Стоппард и Бородин заставляют вспомнить все, выталкивают в прошлое из благополучного настоящего. Одна зацепка за шрам - и Лео избавляется от "амнезии": стук в дверь и уполномоченный нацист со списком жильцов, ситуация нестерпимого унижения и ультиматум - "завтра 12 часов быть всем с вещами на улице". Маленький Лео разбивает чашку - и на руке краснеет порез: осколки "разбитой жизни" навсегда оставляют отметину. Ее значение память прятала на самом дне, а теперь подняла, чтобы уже с позиции взрослого он смог посмотреть на главную катастрофу - как гуманистические иллюзии меньшинства разбиваются о власть большинства. И еврейский вопрос - тут только вариация темы, которая проигрывается сегодня.
"Это не может повториться", - говорит Лео. Это же думали Мерцы. Считали, что времена ксенофобии прошли безвозвратно. Жили ожиданием, что все, может быть, обойдется, пытались переждать и до последнего не хотели срываться с места. "Будет только хуже", - повторяют им. Но никто не хочет это признать, пока террор не заходит в квартиру и семья не пакует в чемоданы остатки жизни. И здесь для Алексея Бородина, очевидно, важна не самоуспокоенность, а стойкость, даже стоицизм - способность не "сложиться" под обстоятельствами, не деформироваться как личность и все-таки держаться за свое дело, как это делал Герман Мерц, за свой "берег утопии".
"Леопольдштадт" - последняя работа главного художника РАМТа Станислава Бенедиктова, которого не стало в 2022-м, и в каком-то смысле спектакль посвящен ему. Завершить макет он не успел, но все решения додумали, доделали по рисункам Виктор Архипов, его друг, и ученица Лилия Баишева. Круг, по которому идет семья, народ, сама жизнь, возник уже на первом этапе. Потом добавился верхний круг, похожий на гигантскую люстру с иудейскими письменами. Оба непрерывно движутся, как время (историческое и личное), то замедляя, то ускоряя ход. Факты, имена, названия, в том числе специфически еврейские (как "бар-мицва", "брит мила"), тут "набегают" друг на друга и утяжеляют текст. Но вращение придает динамику семейной саге, нагруженной доверху подробностями Стоппарда "о Вене того времени, обо всей венской культуре, от рубежа веков до появления нацистов". Кстати, Леопольдштадт - название еврейского квартала, или "острова мацы", в центральном районе австрийской столицы.
Накануне XX века его жители "составляли 10% Вены и 50% выпускников университета - юристов, врачей, философов, художников, архитекторов, композиторов". Но были вписаны в круг обреченности, в ментальное "гетто" - и это еще один смысл, который наматывает поворот за поворотом сцена РАМТа.
Алексей Бородин с кинематографическим размахом создает панораму семейной идиллии. Большая квартира, переполненная детьми и родственниками всех мастей. Изысканная мебель в стиле модерн, спокойные силуэты и сквозные линии, "вечерняя палитра" и мягкий свет. Гостиная фабриканта Германа Мерца (Евгений Редько) выглядит, как старинная фотография в оттенках сепии. Здесь готовятся встретить Рождество, кружат и наряжают елку - по ошибке вешают звезду Давида (неудивительно для ребенка, чье крещение и обрезание прошло на одной неделе). Обсуждают ассимиляцию и еврейскую идентичность, политику и науку, спорят о перспективах Judenstaat и городе Климта, Малера, Фрейда.
"Мы австрийцы", - говорит Герман. Он женился не на еврейке, принял католичество, стал частью венской элиты. Брамс бывал у него дома, Климт нарисовал его жену, драматург Шницлер, президент австрийского ПЕН-клуба, подписал пьесу его шурину - математику Людвигу (Александр Доронин). Но ощущение того, что он посторонний, не оставляет... И спокойное течение жизни сменяется "порогами". Герман терпит унижение от любовника жены, Фрица (одна убийственная фраза - "евреи не имеют чести, им нельзя нанести оскорбление" - опускает достоинство успешного человека до точки zero, и отсюда линия бесправия идет по нарастающей). Единственный сын возвращается с Первой мировой без глаза и руки, внутренне разоренным. Дело всей жизни отнимают. Новое время теснит, задвигает в угол - и семью, и мебель: пространство становится сумбурным, беспокойным, а под конец пустым. Благополучие Мерцев выветривается из дома вместе с ощущением безопасности - остаются только чемоданы.
Зрители следят за несколькими поколениями семьи с тремя остановками. Первая - в 1924 году, когда Австрия копила националистические настроения, и ползучий страх уже забирался к Мерцам. Вторая - в 1938-м, а это Аншлюс, когда сотни тысяч австрийских евреев стали заложниками нацистов: кто не успел получить визу, отправился в гетто, потом в лагеря смерти. И 1955 год - в опустевшей квартире собираются трое уцелевших в эпидемии коричневой чумы: Натан (Александр Девятьяров), Роза (Мария Рыщенкова) и Лео (Иван Юров).
Роза - психоаналитик, практикует и живет в Америке. Лео приехал из Англии - из "очаровательной жизни", как говорит Стоппард, где еврейская идентичность и прошлое испарились полностью. Натан тут единственный, кто носит в себе ужасы Холокоста, трагедию семьи, которую вырвали и выбросили, как сорняки, из Вены, из времени, из жизни. Память преследует его мощным прожектором с зоны концлагеря, бьет в глаза, заставляет кричать от боли (одного за всех). На пределе сил он бежит и нарезает круги возле кабины лифта.
Эта "константа" венской квартиры, где не осталось ровным счетом ничего, стоит посреди пустоты сцены - как портал между миром живых и мертвых. В финальной сцене туда набьются все, кто собирался за большим семейным столом на Рождество и Песах, и по "перекличке" мы узнаем о каждом. Они будут смотреть в темноту зала, в "потемки мироздания", не осознавая, что лифт уже не откроется и станет газовой камерой, Аушвицем, Дахау...
В начале спектакля бабушка Эмилия (Лариса Гребенщикова) - старейшина клана - подписывала фото в семейном альбоме, потому что знала: человек умирает дважды, второй раз - когда бесследно исчезает из памяти. В конце "подписи" делает уже Роза - называет имена и предлагает Лео пройтись по длинному списку потерь, посмотреть в лицо трагедии, где "гибнет не герой - гибнет хор".
Лео - это Том Стоппард. Томаш Штраусслер. В 8 лет он стал английским мальчиком, "полюбил Англию во всех смыслах" и благополучно забыл все, что было до. Его семья эвакуировалась дважды: сначала из оккупированной нацистами Чехословакии, потом из Сингапура. Отец погиб, мать с двумя мальчиками перебралась в Индию и здесь вышла замуж за британского офицера. Попав, наконец, в Великобританию, в безопасную гавань, она никогда не оглядывалась назад. О своем еврействе и фамильном древе, о гибели бабушек и дедушек во время Холокоста Стоппард узнал уже в зрелом возрасте и спустя почти 30 лет написал пьесу о "стирании памяти временем, обстоятельствами и пренебрежением", о попытке оборвать свои корни. Так безопаснее. Так проще. Когда бежишь, хочется отрезать себя от мрака, "отписаться" от своей национальной идентичности и жить с нуля. Очень современное ощущение - правда?
"Никто не рождается восьмилетним, - говорит Лео его кузен Натан. - Но ты живешь как будто без истории, как будто не отбрасываешь тени". Стоппард и Бородин заставляют вспомнить все, выталкивают в прошлое из благополучного настоящего. Одна зацепка за шрам - и Лео избавляется от "амнезии": стук в дверь и уполномоченный нацист со списком жильцов, ситуация нестерпимого унижения и ультиматум - "завтра 12 часов быть всем с вещами на улице". Маленький Лео разбивает чашку - и на руке краснеет порез: осколки "разбитой жизни" навсегда оставляют отметину. Ее значение память прятала на самом дне, а теперь подняла, чтобы уже с позиции взрослого он смог посмотреть на главную катастрофу - как гуманистические иллюзии меньшинства разбиваются о власть большинства. И еврейский вопрос - тут только вариация темы, которая проигрывается сегодня.
"Это не может повториться", - говорит Лео. Это же думали Мерцы. Считали, что времена ксенофобии прошли безвозвратно. Жили ожиданием, что все, может быть, обойдется, пытались переждать и до последнего не хотели срываться с места. "Будет только хуже", - повторяют им. Но никто не хочет это признать, пока террор не заходит в квартиру и семья не пакует в чемоданы остатки жизни. И здесь для Алексея Бородина, очевидно, важна не самоуспокоенность, а стойкость, даже стоицизм - способность не "сложиться" под обстоятельствами, не деформироваться как личность и все-таки держаться за свое дело, как это делал Герман Мерц, за свой "берег утопии".
Татьяна Власова // "Театрал" // 07.10.2023