Горе от любви

"Горе от ума" ставить сегодня легко, потому что знаменитый монолог Чацкого о тех, кто "грабительством богаты" и "великолепные соорудя палаты, разливаются в пирах и мотовстве", вновь вызывает неподдельный энтузиазм в зале, как будто не прошло двухсот лет. И "Горе от ума" ставить сегодня очень трудно, потому что знаменитая пьеса похожа на огромный неповоротливый корабль, за долгую жизнь сплошь обросший ракушками-штампами. Часто его былую красоту уже и не разглядишь. Первое впечатление от нового спектакля режиссера Алексея БОРОДИНА и художника Станислава БЕНЕДИКТОВА в РАМТе - легкость, прозрачность, романтический порыв. Патина времени снята уверенной рукой. Белые громады колонн и арок кажутся невесомыми и будто висят в воздухе, продуваемые тем самым ветром странствий, который зачем-то занес молодого насмешника в душную фамусовскую Москву. И только большая черная карета в центре сцены, похожая не то на катафалк, не то на броненосец, напоминает о том, что так просто отсюда не выберешься. В этой Москве все всерьез и основательно, здесь не шутят, когда призывают жечь книги или упечь вольнодумца в психушку.

Чацкий - Максим КЕРИН - падает всем как снег на голову в буквальном смысле: он неожиданно появляется в верхней ложе и врывается на сцену вместе с метелью. Он вовсе не готов обличать, да и Москва встречает его ласково: искрится снег, кутаются в ладные шубки барышни, а лакей Петрушка самозабвенно кружится по льду на коньках. Какая свобода, где тут ее найдешь - он хочет как раз несвободы, любви Софьи. Он приехал только ради нее. В русской традиции, особенно последнего времени, играть Чацкого в первую очередь обличителем. Помню, что даже молодой Олег Меньшиков в этой роли - а Максим Керин похож на него своей открытой эмоциональностью, темпераментом и обаянием - был страстен в обвинениях и желчно-суховат с Софьей. Кривая усмешка не сходит с лица Чацкого - Глеба Подгородинского в знаменитом спектакле Малого театра, который идет уже четверть века. И мне очень нравится, что Бородин в Молодежном театре ставит спектакль прежде всего о любви.

Здесь даже Фамусов - Алексей ВЕСЕЛКИН - вовсе не сановный охранитель устоев. Он моложав, подтянут, не по-старчески обнимает и целует Лизу и вообще неглуп: он все понимает. И правда Чацкого ему вовсе не чужда: сам в молодости, возможно, грешил подобным, но уже "продуман распорядок действий", установлен, узаконен - зачем менять? Будет только хуже. Он и в финале не всерьез гневается на дочь, подозревая, что встречалась она ночью как раз с Чацким, что ж тут удивительного, - но какой бы глупой и ничтожной ни была княгиня Марья Алексевна, все в этой жизни решает именно она. Этот Фамусов не устанавливает правила игры - он их принимает и не хочет никаких перемен. Вот идет время, и французик из Бордо нынче не в моде, и современная Наталья Дмитриевна потащила бы своего мужа сегодня не на бал, а в спортзал, но инерция и боязнь нового остались. Здесь Москва как эта самая неповоротливая устаревшая карета - лживы и уродливы ее пассажиры, но возят-то по всему городу именно их.

Софья - Ирина ТАРАННИК - истинная дочь своего отца. Она бы и рада вспомнить свое былое чувство к Чацкому, но не готова страдать за него. "Муж-мальчик, муж-слуга" во все времена конвертируемая ценность, но рослый и нагло улыбающийся Молчалин - Даниил ШПЕРЛИНГ - себя еще покажет. Приходит его время - и скоро страхи Фамусова, как и грубость Хлестовой покажутся игрушками по сравнению с теми правилами, которые этот тихоня установит для Чацких. Такие стертые, неяркие, до поры до времени угодливые и молчаливые и есть самые страшные.

Во втором акте - в эпизоде бала - крепкие стены фамусовского дома поплывут, как белые кораблики на воде, а карета вдруг заживет своей жизнью, легко перемещаясь по всей сцене подобно фата-моргане. Мир рушится для Чацкого, и вовсе не потому, что Скалозуб ничтожен, Загорецкий подл, а Репетилов смешон. Мир рушится, потому что его не любит Софья. Зловеще звучит лихой галоп (композиторы Натали ПЛЭЖЕ и Алексей КИРИЛЛОВ), и Чацкий в стремительном танце, желая вызвать ревность Софьи, подряд закружит всех княжон Тугоуховских. Потом все гости облепят карету, как черные галки и, уговаривая и утешая себя, объявят, что он безумен. Потому что, если допустить иное, весь мир, в котором они уже пригрелись и к которому приспособились, рухнет. Хотя он все равно рухнет, конечно, просто Фамусовых сменят Молчалины.

А Чацкий? При всем своем романтизме новая постановка не дает ему надежды найти "оскорбленному чувству уголок". Он и последний свой монолог о толпе мучителей, "в любви предателей, в вражде неутомимых", произносит задыхаясь и спотыкаясь, карабкаясь вверх по лестнице и то и дело падая. Это отчаяние сродни легкому дыханию, которым пронизан весь спектакль.

Нина Агишева
"Сноб"