Судимы будете

Сегодня в РАМТе премьера. "Нюрнберг". Сценарий Эбби Манна, постановка Алексея БОРОДИНА. Спектакль-послание, спектакль-жест.  Сценическое высказывание, за которым  - оголенный нерв времени.

"Немецкий" сюжет касается всего мира,  русского - тем более. Некогда Стенли Крамер, снявший знаменитый  фильм,  ставил свои акценты. Бородин ставит свои. Акценты осени 2014 года.
 
Жажда забывать

Старинный темного дерева портал с высокими окнами закрывает сцену. Готической вязью сбоку начертано Nurnberg. Портал плавно поднимется в воздух и откроется зал ресторана. За столами выпивают, рассаживаются музыканты на эстраде, по залу снуют официанты, справа кафедра, за которой сидят судьи. Ужин и процесс входят друг в друга, не оставляя зазоров.

Май сорок седьмого. Весна с привкусом пепла, пьяняще-мирный воздух с запахом поражения. Еще не рассеялся в воздухе Европы дым от печей, а Германия страстно стремится пить, праздновать жизнь - забывать!

Вчера на путях стояли вагоны, набитые евреями, в них кричали и плакали дети, каждый немец мог стать жертвой доноса, убивали поляков, чехов, русских. Сегодня актер с эстрады поет английскую песенку; в наигрышах тапера, ловких движениях кельнеров в красных фартуках, в том, как они, глядя на свет, тщательно протирают бокалы, - завораживающе-неспешные ритуалы жизни, ее острая вибрация. А бок о бок идет процесс, постыдный, почти неуместный, отнимающий зыбкий покой.

Судят судей. Немецких юристов, создававших правила, по которым жил и поднимался Третий рейх; обоснования его идеологии, регламент новой обыденности. Так называемые "Нюрнбергские законы". По ним на казнь отправляли евреев, вступавших в связь с арийками, холостили тех, кто якобы мог нанести вред чистоте расы, стирали само представление о справедливости. В спектакле за каждым законом - судебный эпизод. В каждом пульсирует человеческая боль, на излом испытываются характеры.

Филипп Зимбардо тогда еще не написал свою книгу "Как хорошие парни становятся плохими", но история уже предложила немцам свой выбор, и тысячи людей его сделали. Эрнст Яннинг (Илья ИСАЕВ), один из самых блестящих юристов Германии, молчалив, раздавлен происшедшим с ним и со страной, его циничные коллеги, уже ощутившие, куда ветер дует, спокойны.

Их судьи - американцы. Командированные в Нюрнберг, они осваивают старую немецкую культуру, ходят в оперу, дансинг, заводят знакомства.

…Обвинитель (Степан МОРОЗОВ) и американский генерал разговаривают не на просцениуме - на краю цивилизации, чудом спасшейся от тотальной катастрофы. Оба недавно посетили Дахау. Одного увиденное перепахало; для другого все это - уже в прошлом. Пусть Дахау, пусть Бухенвальд - итоги процесса надо смягчать. Русские наступают, делят Европу, заново кроят карту мира. На этом фоне попытки отстоять высшую справедливость незаметно становятся блажью, чистоплюйством. Время ставит иные акценты, пора искать новых союзников, заново строить отношения со вчерашними палачами.

История - беспринципна. Двойственность, с которой она смотрит в лицо самой себе, вчерашней и завтрашней, зеркальна. Удобопреклонность к злу универсальна. Для тех времен. И для наших. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов - интересы выше идеалов. Вечное соглашательство сильнее высшей справедливости, и никакие человеческие жертвоприношения не смогут этого изменить.

…Немцы припадают к истокам: хор из бетховенского "Фиделио" крепнет имперской густой силой. Немцы ходят в кабаре - грубое, полупристойное, оно поднимает попранный немецкий дух. Трагедия - в духе музыки, фарс - в ней же. Пропорции этой гремучей смеси - секрет бородинской режиссуры.

Все роли - часть процесса. Илья ИСАЕВ (Яннинг), Нелли УВАРОВА (фрау Бертхольт), Александр ГРИШИН (Хейвуд), Евгений РЕДЬКО (адвокат Рольфе) работают сильно и стройно. Как и их товарищи, у которых много маленьких, точно продуманных партий. Станислав БЕНЕДИКТОВ, сценограф спектакля, и Валентина КОМОЛОВА, художник по костюмам, создают безукоризненную рифму режиссуре.

В спектакле участвует почти вся труппа. Над сценой висит особая энергия художественной мобилизации, наэлектризованности важностью задачи. Так было - помню - в бородинской трилогии Стоппарда.

"Нюрнберг" не очередная работа - серьезный идейный жест. Тот редкий случай, когда спектакль больше чем спектакль. Он говорит с нами объемным языком театра на редкость внятно. Оскаровский сценарий Эбби Манна Алексей Бородин ставит, избегая всякой прямолинейности, но атака смысла на зал при этом ошеломительна.

- Мы - это то, во что мы верим, - произносит в финале Хейвуд, - что защищаем. Даже если защищать это невозможно.

И горькое ощущение соприродности весны 1947 года и осени 2014-го физически касается зала.

Марина Токарева
"Новая газета"