"Нюрнберг"

"После казни руководителей Третьего Рейха по приговору международного трибунала американские оккупационные власти провели в нюрнбергском Дворце правосудия еще 12 процессов. Судили полицейских, военных, бизнесменов, врачей, юристов в основном за зверства в отношении населения оккупированных стран. Особенность процесса над судьями в том, что расследовались также преступления нацистов против собственных граждан". Это написал историк Михаил Шифрин в специальном буклете, где объясняет современному зрителю сюжет спектакля "Нюрнберг". Премьера состоялась в РАМТе (Российском молодежном на Театральной площади в Москве) - в нынешнем сезоне.
И действительно, объяснять все-таки нужно. "Малый" Нюрнберг - это вообще что? Кто кого судит? За что и почему? Когда, в какие времена?
Спектакль сделан Алексеем БОРОДИНЫМ по фильму Стенли Крамера "Нюрнбергский процесс", который вышел на мировые экраны аж в 1961 году. Еще одна загадка. Почему обратились к фильму сейчас? Что в нем актуального для нынешнего зрителя, тем более молодого?

…В 1961 году Берлинской стены еще не было. Восток еще не отгородился от Запада физически и символически с помощью этого жуткого сооружения. Но в европейской политике была уже не просто стена - а целая пропасть. Образовалась эта пропасть не вдруг.
В 1948 году советские войска блокируют Западный Берлин, навязывают Чехословакии статус союзника и "социалистический выбор", словом новая мировая война готова разразиться вот-вот.
И процесс над гитлеровскими судьями и юристами вдруг приобрел совершенно иную окраску. Американцы резко дают задний ход - ведь "правосудие победителей" добралось до самых глубин, до хребта нации, до рядовых исполнителей, обывателей, отцов семейств и молчаливого большинства. До "приличных людей", которые не были ни "вождями", ни "идеологами", не командирами, а просто пытались жить как прежде - при новой системе. Эти люди пытались облечь в законную форму гитлеровские репрессии над немцами (над своими людьми), в частности, придумать оправдание жутким процессам над "умственно отсталыми", "неполноценными", евреями. Они пытались облечь в солидную юридическую форму приоритет "воли фюрера" над всеми существующими законами.
Кто они были? Интеллигенты, глубоко образованные люди, талантливые юристы, известные своими работами на весь мир. Авторитетные и… честные.
Да, именно так! Они пытались до конца следовать своей "профессиональной честности". "Воля фюрера объявлялась законом. Гитлер не раз по телефону или через свою канцелярию требовал от судей изменения приговоров. Правоведы утверждали, что традиционная независимость немецкого суда сохранялась, так как судья не подчиняется никому, кроме фюрера".
Люди, которые сидели на скамье подсудимых в Нюрнберге в 1947-м - сами были судьями. Они были олицетворением порядка, "высшей государственной необходимости", всеобщей справедливости. Они были воплощением государства. Они хотели сохранить этот порядок, обеспечить преемственность между Германией прошлой и будущей, они хотели, чтобы правосудие оставалось в их руках - то есть в руках подготовленных, профессиональных, образованных и еще раз повторюсь, "честных людей", а не было отдано на откуп гестаповцам и неграмотным штурмовикам, составлявшим тогда так называемую "Народную судебную палату".
Словом, все они хотели, чтобы в этом новом гитлеровском государстве во власти, или хотя бы в судах, сохранялось как можно больше приличных, профессиональных людей. Чтобы все вокруг не развалилось и не полетело в тартарары окончательно. У них были очень благие намерения.

Литературная основа старого американского фильма и нового спектакля, поставленного сегодня в театре РАМТ - киноповесть Эбби Манна. Этот человек необычайно дотошно выяснил, что происходило в Нюрнберге на этом процессе. Как происходило давление на главного обвинителя, военного прокурора. Как происходило давление на главного судью - бывшего прокурора штата Арканзас. Какова была линия защиты. Как вели себя обвиняемые. Свидетели. Но этот сам по себе захватывающий сюжет, тем не менее, не смог бы вызвать такой огромный интерес у московской публики (а интерес действительно огромный), если бы это был просто исторический ликбез для школьников и студентов.
Нет, режиссер Бородин и его театр пошли гораздо дальше.
Тогда, в 1961 году, создатели фильма Стенли Крамер и Эбби Манн чуть ли не впервые сумели поставить новую для американцев проблему - о том, что никакая борьба с коммунизмом, никакая "советская угроза" не могут оправдать цинизм бюрократов, их сделку с совестью, их подлость по отношению к истории и к простым людям. Я могу здесь перечислить десятки названий великих американских кинокартин, которые потом были посвящены именно этой идее. В тех фильмах играли величайшие актеры своего времени (в частности, в "Нюрнбергском процессе" это Берт Ланкастер, Максимилиан Шелл, Спенсер Трейси, Джуди Гарланд и Марлен Дитрих).
Однако РАМТ попытался зацепить, затронуть именно нашу публику, а не публику вообще, перенести конфликт на отечественную почву, а не в эмпиреи мировой истории.
…А вот тут все оказалось сложнее. В нашей культуре ведь нет такой темы - об ответственности исполнителей. Об ответственности судей, простых милиционеров, следователей, адвокатов и свидетелей. Нет ее (ну, практически нет) даже в литературе (появляется лишь эпизодически, в отдельных рассказах Солженицына или Шаламова). Тем более нет ее ни в кинематографе, ни в театре. Так сложилось исторически.
"Маленький человек" в нашей культуре всегда прав. За все и всегда отвечают только большие люди. За то, куда идет большая история, отвечают именно они, "большие".
Ну и кроме того… До 1991 года об этом говорить было нельзя. После - стало уже не до того. Все эти вещи широко и открыто можно было обсуждать в начале девяностых, когда начался процесс по поводу запрета КПСС (в Конституционном суде), но экономические реформы были так тяжелы, а гражданский конфликт разрастался такими темпами - что почему-то не смогли, не захотели довести этот суд до конца, спустили на тормозах. Решили - наверное, должно пройти время…
И вот оно прошло, и что же?
Зияющая пустота.
Нет ни фильмов, ни спектаклей, ни пьес, ни книг об ответственности за репрессии и государственное насилие "обычного" человека, рядового исполнителя, мирного гражданина. Нет - потому что нет самого этого вопроса. Никто ни за что не отвечает. Никто не в силах противостоять злу. Это аксиома российского общества. Никто и никогда - по большому счету - у нас никогда об этом не писал, не думал, и не говорил. Вот и в "Нюрнберге" поэтому - зритель чувствует, что идет какой-то важный разговор, но не всегда и не до конца это понимает.

Поэтому - для того, чтобы быть понятым, услышанным нынешней молодежью, да и взрослым зрителем, которого тоже в зале много - режиссеру нужно было что-то придумать. Найти свой ход. Выявить эмоциональную точку развития идеи. Объяснить через образ. Вот как об этом пишет сам Алексей Бородин. "Что вывело на этот сюжет? Не фильм. Просто шел - и какая-то вспышка… А потом возник образ ресторана, чего-то, полностью противоположному залу судебных заседаний. Место благополучия, комфорта, уюта".
Уют, комфорт - это понятно. Тихие вежливые официанты, заманчивый блеск бутылок, красивые большие столы, живая музыка, бильярд, негромкий смех, тонкие бокалы и белые тяжелые скатерти - весь этот чудесный мир мигом превращается в зал судебных заседаний, чтобы вновь мигом же перевернуться и вновь обрести неспешное течение жизни.
Но Бородин расширил это идейное пространство до рамок невероятных, до вселенского простора. Карнавальная немецкая культура - вот этот штрих, изменивший всю картину. Брызжущее, искреннее, откровенное, через край немецкое веселье. Характер нации. Дух нации. Жизнелюбие, оптимизм, вера в бога, коллективная душа, ярко выраженная то в чудесном хоровом пении, то в фольклорных танцах, то в пикантных мужских "играх с раздеваниями". Вот что противостоит, и очень ярко, тяжелой необходимости - судить тех, кто сам себя виновным не считает. Судить тех, кого не считает виновными и вся Германия, вся страна.
…Люди веселятся! Люди хотят жить! После жутких лет, после чудовищных потерь и страданий. После голода.
Война кончилась. Не хочется опять погружаться в этот ужас. Хочется сладкой рутины, зримого и яркого, наполненного быта, вкусных мелочей, "матерьяльности". Ощущения 1948 года переданы точно, вплоть до едва различимых запахов и негромких красок.
Как будто вся прекрасная Германия встает перед зрителем в этих нехитрых балаганных сценках, сыгранных с озорством и блеском, в этих музыкальных номерах - с ее желанием "встать с колен", восстановить силы, найти ритм нормальной жизни, вернуться к миру и покою.
Вот это и есть то, что нас цепляет.
А мы? Разве мы не хотим? Покоя, мира?
Разве мы с вами не хотим жить, "как все нормальные люди"?
И вдруг сквозь "историческую" фактуру, иностранные имена и обстоятельства, хитросплетения послевоенной политики - проступает совсем иная картинка. Совсем наша. Совсем близкая.
…После спектакля, когда шел к метро - уже на улице, в толпе, выходящей из театрального зала - услышал пару занятных реплик.
- Ну, да, понимаешь, просто есть в пьесе такие места, когда наступает в зале полная тишина, все слушают и не могут поверить своим ушам…
Интересно, да? Одни зрители объясняют другим, в чем глубина спектакля. Как это все сделано. То есть эта глубина и эта работа - все-таки окутана неким флером. Дымкой. Для того, чтобы все до конца понять - нужно уметь думать. Уметь сопоставлять одну реальность и другую. Грубо говоря, уметь мыслить исторически. И тогда весь пазл сложится - и веселые "немецкие" сценки с танцами и песнями, и потрясающий хор актеров, ни один из которых не тянет одеяло на себя, и главное, вот эти реплики, как гвоздики, стягивающие весь каркас.
Защищая своих коллег, немецких судей, адвокат говорит на "малом Нюрнберге": "Вы не представляете чем был для нас Гитлер…. Да, у нас была демократия. Но эта демократия разрывала нас изнутри…". И дальше - про развал государства, голод (а голод в Германии в 20-е годы действительно был), про национальное унижение. Тяжелые слова. Непросто их воспринять нам, воспитанным на однозначной реальности советских военно-патриотических фильмов. Где все было понятно: здесь враг, здесь мы…
Немцы искренне верили в то, что новый порядок принесет им избавление от всего этого "хаоса демократии". Ничего ни с чем не хочу, да и не могу сравнивать. Но не так ли и мы верим сегодня - в то, что "маленькие" репрессии оправданы, и "маленькое" насилие государства неизбежно? Не так ли и мы прощаем государству человеческие жертвы - во имя высшей справедливости?
Ну, совсем крошечные, ну совсем маленькие.
Конечно, верим. Конечно, надеемся и прощаем. Мы же люди.

Но есть среди нас и другие люди. Они, неспокойные, немудрые, чересчур общественно-активные - беспокоят, теребят нашу совесть. Они все время превращают наш праздник, наш "ресторан" - в зал судебных заседаний.
По разным поводам. Кто-то требует помогать раковым больным, несчастным старикам, детям-инвалидам. Кто-то защищает несправедливо осужденных. Кто выходит на пикеты и демонстрации. И все они - по умолчанию - обвиняют нас, остальных.
За то, что мы заняты своей работой. Семьей. Здоровьем. Творчеством. Заботой о детях. Чем угодно. А какое они имеют право? Ведь мы делаем самое главное: мы сохраняем нормальную жизнь. Именно в этом - главный человеческий долг, разве нет?
Но, увы, мы живем в такое опасное время, когда большое насилие может вырасти из малого - за очень короткий срок. И вот тогда может опять возникнуть вопрос о границе, о том крае, за которым начинается иная реальность.
Эбби Манн, Алексей Бородин и его актеры, театр вместе с нами, зрителями, скрупулезно изучают, я бы сказал ощупывают эту незримую красную черту - на очень далеких от нас примерах судебной практики в Германии 30-х годов. Но суть же не в примерах.
Праздничный, веселый, яркий и живой мир вокруг нас может вдруг застыть, замерзнуть, превратиться в тяжелый камень, в холодный лед истории.
Как люди спасаются от этого? Говорят. Говорят, говорят… Больше ничего не остается.

Борис Минаев
"Октябрь"