Веселая семейка Веселкиных

Семья Веселкиных - это настоящая актерская династия. Причем сразу три ее представителя - Татьяна Веселкина, Алексей Веселкин и их сын Алексей Веселкин - младший - служат в Российском академическом молодежном театре. Мы поговорили с отцом и сыном Веселкиными о том, как им работается на одной сцене и как осуществляется связь поколений на примере одной отдельно взятой семьи.

Алексей Веселкин: "Надо все время крутить педали, остановишься - упадешь"

- Вы сами, можно сказать, из актерской семьи, мама и папа были артистами эстрады. Что вы от них взяли, чему научились? 

- Моя мама была жонглером - эта профессия требует предельной концентрации и работоспособности. И видимо, это генетически мне передалось. Как-то раз, после седьмого класса, родители взяли меня с собой в тур на круизном морском лайнере - и я там танцевал вместе с отцом. Но долго не знал, чем заниматься. Меня хотели отдать в школу Большого театра, но в день экзаменов я свалился с воспалением легких, и на следующий год то же самое. И все - упустили момент.

А потом я попал случайно на съемки, где были ребята из театральной школы, и они сказали: "Тебе надо к нам". Там набирали 9-10-е театрально-литературные классы. Там учились Марина Брусникина, главный режиссер РАМТа, Валера Тодоровский, Слава Гришечкин, недавно ушедший, Ольга Голодец, ставшая вице-премьером. Я туда поступил - и с будущим все стало понятно.

- В Центральный детский театр (сегодня РАМТ. - Прим. СГ) вы пришли после Щукинского училища. Чувствовали вы тогда разницу школ?

- Никакого противоречия не было, потому что, на мой взгляд, после училища артист в принципе не готов к театру. Он всему учится уже здесь. Даже близко невозможно сравнить процесс обучения и работу в профессиональном театре. Хотя я застал лучшие времена Щукинского училища - динамичные, яркие, смелые. Наш педагог Катин-Ярцев очень любил эксперименты. На его первых курсах учились Райкин, Богатырев, Гундарева, потом Ярмольник и Женя Симонова. И нам сказали, что вряд ли мы дотянемся до тех первых выпусков по качеству, поэтому мы очень старались доказать, что тоже что-то можем.
Худрук РАМТа Алексей Бородин тогда многих взял из "Щуки": Женю Дворжецкого, Ларису Моравскую. В тот момент Алексей Владимирович только пришел в театр и собирал новую труппу, так что мы командой вместе создавали что-то новое, бурлящее. Тогда начиналась новая страница в истории театра. Я сейчас единственный, кто остался из того первого "призыва". И считаю себя учеником Бородина, потому что все знаковые спектакли мы делали вместе.

- Вы чувствовали тогда сопротивление старой части труппы?

- Конечно, оно и должно было быть. Люди жили по одним принципам, в одном ритме, со своим пониманием, что такое театр. Труппа - это же полусекта, полуковчег, и любой новый человек вызывает вопросы и часто - неприятие. А когда режиссер приходит в театр с историей, с традициями и пытается принести туда новую мысль, это требует затрат - и временных, и терпения.

У нас сейчас самый тренированный театр в мире: огромное количество спектаклей, репетиций, вводов. Я как-то пошутил, что РАМТ можно расшифровывать как Репетирующий Молодежный Академический Театр. Даже спектакли, которые давно играем, всегда прогоняем. А когда нет репетиций, мы сами собираемся, чтобы повторить текст, раскочегариться. У нас в РАМТе как у спортсменов, у балетных: постоянные тренировки, станок, класс, независимо от твоего статуса.

- Вы в ЦДТ и начали с того, что по понедельникам, в свой выходной, полулегально репетировали с Бородиным пьесу Юрия Щекочихина "Ловушка No 46, рост второй". 

- Да, но у нас была такая мотивация мощная! Пьеса не залитована (то есть не получила цензурного разрешения), репетиции проходили подпольно, без бюджета, было непонятно, закроют или не закроют. А потом мы начали играть ее так же по понедельникам, но без зрителя. Была просто сюрреалистическая картина: пустой зал, конус света, а в нем - Алексей Владимирович Бородин и Анна Алексеевна Некрасова (режиссер ЦДТ. - Прим. СГ), и горят две сигареты - тогда еще оба курили.

Когда первый раз пустили зрителей, это был фурор, пришли Евтушенко, Быков. Совсем другая публика потянулась в театр, но ее нужно было завоевать, сделать своей. Как говорит Бородин, театр должен продуваться ветром, чтобы не было стоячей воды.

- А как сейчас в театре обстоят дела со сменой поколений? Есть конфликт "отцов и детей"?

- Нет, все спектакли Бородина - это синтез, симфония, которая требует и молодых, и опытных артистов. Сколько он уже воспитал актеров! Таня, моя супруга, - с его первого курса в ГИТИСе, а сын Леша - с предпоследнего. А внутри этой когорты "бородинцев" есть отдельные рекруты из других учебных заведений, чтобы эти две чаши балансировали и взаимно обогащали друг друга. Спектакль - хороший или плохой - может поставить любой режиссер. Но строить театр, сводить этот большой коллектив - задача совсем другого масштаба. 

Алексей Владимирович до сих пор проводит собрания, заботится об атмосфере в театре. Вопреки современным тенденциям, он не стремится к эпатажу, скандальности. У нас действительно театр-дом. Бородин нашел сложную рабочую модель, чтобы этот противоречивый организм на всех этажах чувствовал себя гармонично. Конечно, в театре могут возникать противоречия, претензии, артисты же очень своеобразные люди. Но за счет постоянной работы и загруженности эти вибрации минимизируются. Мы как на велосипеде: надо все время крутить педали, остановишься - и он упадет. Для этого Алексей Владимирович приглашает в РАМТ большое количество молодых режиссеров.

- Но вы в основном играете у Бородина. Почему?

- Не знаю, так получается. Однажды я играл в спектакле Антона Яковлева "Гупешка" по пьесе Сигарева, где у меня был персонаж запредельной мерзости. Я очень удивился, что меня на эту роль распределили. Но было интересно создать в ней объем.

Я очень ценю "Выстрел" Егора Равинского, где мы играем вместе с Алешей: он - рассказчика, Белкина, а я - Сильвио. Спектакль жутко сложно репетировался, на уровне конфликта. А вышел в итоге очень тонкий, изящный. Иногда репетируешь легко, с удовольствием, а выходит пшик - начиная с премьеры спектакль не растет, а деградирует. А большие спектакли растут все время.

- Ваша самая большая и интересная роль последнего времени - это Фамусов в "Горе от ума" Алексея Бородина. Причем это совершенно нестандартный образ, разбивающий все наши стереотипы об этом персонаже. Как родился такой герой? 

- Изначально меня не было в этом спектакле, Фамусова репетировал другой артист, Илья Исаев. Но у меня еще тогда появилась мысль, что было бы интересно сыграть Фамусова не как выжившего из ума старика, такого дедушку Крылова с печки, а как достойного противника и антагониста Чацкого. Его надо было реабилитировать. Я как-то рассказал об этой идее Бородину. А когда Илья Исаев внезапно ушел, он предложил реализовать мою идею. Это было радикальное решение, хотя в пьесе мы ничего не изменили. 

Этот текст мы все помним со школы, учили наизусть и ненавидели: "Петрушка, вечно ты с обновкой". А тут ты к нему возвращаешься и слышишь совершенно по-новому.

Я всегда нервничаю перед этим спектаклем. Вчера даже в клуб спортивный сходил, чтобы снять напряжение и быть в хорошей форме. Мой Фамусов не устает, он супер-энергичный, отлично себя чувствует. И даже в финале знаменитую фразу "Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!" он произносит чуть ли не с радостью, предвкушая светский скандал. Он решает все вопросы, защищает семью и точно знает, чего хочет. И никогда он за хипстера Чацкого дочь не отдаст. Потому что для него человек должен быть с профессией, с деньгами, с будущим. И "поди-ка послужи" от него значит "займись делом, устройся на работу, а не только языком мели".

- Очень узнаваемые персонажи.

- Да, это глубинные типажи, они не меняются веками. У общества, у любой семьи, как у дерева, есть корневая система, а есть ветки. Листья облетают, вырастают новые, а корневая система семьи и общества осталась прежней. Театр тоже должен обновляться, интонационно, по форме - но оставаться верным сути. Когда я первый раз увидел сценическое пространство, созданное для "Горя от ума" Станиславом Бенедиктовым, - очень строгое, классическое, - я сказал, что это вывернутый белый космос. И в нем - черная карета как знак, символ: это и Гоголь, и Тургенев, и вся русская литература. Русский ковчег, который завис в белом метафизическом пространстве. Там почти нет реквизита, потому что мы не опускаемся до быта, до детализации, мы обобщаем, играем глобальные темы.

- А как в вашей жизни возникли радио и телевидение? И не приходилось ли делать выбор между ними и театром?

- Тоже случайно. На телевидение меня позвали после дипломных спектаклей. Сначала в программу "Будильник", потом - "До 16 и старше", телешоу "50 на 50". У меня все получалось совмещать. Одно обогащало другое. Телевидение дало другие скорости и ощущение, что все возможно. Театр опасен тем, что капсулирует тебя, и ты перестаешь развиваться интеллектуально. Он тебя использует: ты ходишь не в своей одежде, говоришь чужими словами, выполняешь все время чью-то волю. А на радио у меня большие авторские программы: "Хочу все знать" на "Маяке" и "Культурная платформа" на "Звезде". Я вынужден готовиться к ним, образовываться. И у меня есть привилегия формулировать самому и говорить с людьми совершенно разных профессий на любые темы - от астрономии, квантовой механики до психологии и музыки. Сколько же всего интересного мы пропускаем!

- Вы не были против, чтобы сын пошел по вашим стопам?

- Все произошло как-то органично, семья у нас артистическая, он рос в театре, рано стал сниматься. Конечно, бывают примеры, когда на детях артистов природа "отдыхает". Но мы верили, что у Леши все будет хорошо. У нас и младшая дочь Настя учится в театральном: сначала отучилась три курса в Школе-студии МХАТ у Марины Брусникиной, а потом перепоступила к Олегу Кудряшову в ГИТИС.

- Вы коренной москвич?

- Да, я родился напротив Кремля, где Софийская набережная. Там было такое полуподвальное помещение, коммуналка древняя, как в "Детях подземелья". Потом мы переехали на "Аэропорт", в кооперативный дом Москонцерта. Я и не знал, что наши соседи, с которыми я каждый день здоровался, - знаменитые артисты. Для меня это была естественная среда.

- Какие у вас любимые места в Москве?

- Москва мне сейчас нравится своей поразительной эклектикой. Это уникальное пространство, абсолютно театральное. Вечером зажигается освещение, и она вся преображается. Город очень литературный, парадоксальный и близкий мне по энергетике. Он сегодня набрал огромную технологичную мощь и скорость, и сочетание этой технологичности и древности, московитости, старинной архитектуры делает его уникальным. Я побывал во всех столицах мира и понял, что счастлив здесь, это мой город.

Алексей Веселкин-младший: "Я начал выходить на сцену у мамы в животе"

- Была ли у вас альтернатива пойти не по родительским стопам?

- Выбора особо не было. Меня отдали в школу с эстетическим уклоном (теперь это Московский театральный колледж им. Леонида Филатова. - Прим. СГ): мы там и театром занимались, и на музыкальных инструментах играли, танцевали, пели. И я первый ученик этой школы, который прошел весь путь от звонка до звонка, с первого по 12-й класс. С семи лет я был по уши погружен в искусство с утра до вечера, и мне это все очень нравилось. Дети в школе были разные, очень мало кто в итоге пошел в профессию, но мы продолжаем общаться. Театр при школе до сих пор существует и очень популярен, билетов на детские спектакли не достать.

- Детство тоже прошло за кулисами театра?

- Конечно, когда маленький был, родители меня постоянно с собой таскали, не с кем было оставить. В школе уже меньше, была учеба. Я помню многие спектакли, которые мне нравились, я кайфовал от атмосферы - все курили, дым стоял столбом, анекдоты травили, шутки. В РАМТе так заведено, что с детьми тут общаются на равных, а по имени-отчеству артистов поздно начинают называть, так что все были мне как приятели.

Какие-то спектакли просто вошли в генетический код. Например, в спектакле "Приключения Тома Сойера" я выходил на сцену еще в животе у мамы, потом я 10 лет бегал там мальчиком, а теперь играю главную роль. В детстве смотрел и взрослые постановки - огромное впечатление произвели "Марсианские хроники" Брэдбери в постановке Алексея Владимировича Бородина, хотя это сложный, серьезный спектакль, но он запал мне в душу.

- Насколько я знаю, папа еще прицельно занимался вашим эстетическим воспитанием, "загружал" правильными впечатлениями - рок-музыкой, классикой кино. Это все пригодилось?

- Да, очень важно все, что закладывается в раннем возрасте. Потом это стало всплывать и отражаться во мне. И я сейчас пересматриваю многие фильмы, которые мы с папой смотрели, хотя их нельзя детям показывать. Какого-нибудь "Профессионала" я посмотрел в пять лет и до сих пор рыдаю на нем. Это дало иммунитет от плохой, дешевой масскультуры. Я боевики начал смотреть довольно поздно. Все тащились от "Терминаторов" или "Крепкого орешка", а я не знал, что это.

- Вы специально поступали именно к Бородину?

- Нет, я ходил поступать после 10-го класса в Щукинское училище к Поглазову, но в колледже нам добавили еще год учебы, и без аттестата меня не взяли. Я подумал, что это знак. И на следующий год уже целенаправленно пошел в ГИТИС, к Алексею Владимировичу. Но через хитрости, чтобы не "спалили", кто я. Хотел доказать, что сам могу поступить. Это какой-то юношеский максимализм. Родители знали, но ничего не говорили Бородину, чтобы все было "по чесноку".

- А не было желания отделиться, пойти своим путем, в другой театр?

- Я видел, в каком кайфе тут родители работают, и мне тоже хотелось быть здесь. А то, что я Веселкин-младший, думаю, скоро переименуют: будет Веселкин-старший, а я просто Веселкин. Меня это не смущает. У нас профессия практическая - нельзя где-то что-то списать, выехать на чужом опыте или имени, зритель все равно видит тебя. Ты отдельная творческая единица.

- У вас даже семейный образ с одной серьгой в ухе.

- Да, на премьеру "Выстрела" мама подарила нам с отцом одинаковые сережки. Но это он за мной повторяет. И кожаную куртку купил, как у меня. Хотя ухо у него было раньше проколото. Смешно, что старший так же за мной повторяет, как я за ним.

- Отец вам помогает в работе?

- Он меня не учит, не вмешивается. Нет специальной задачи учить или учиться. Но иногда я себя ловлю на каких-то интонациях и манерах старшего, которые были у него 20-30 лет назад. Я в восторге, как он бодро себя чувствует. Какой он жадный до информации. У меня так не получается.

- Когда вы впервые вышли на одну сцену?

- Даже не помню. Поскольку я тут с детства, то в капустниках участвовал в четыре-пять лет, с мамой выходил в "Фандорине" (спектакль "Эраст Фандорин". - Прим. СГ) лет с 11.

С папой в "Выстреле" у нас две главные роли - и работать вместе в кайф. Мы с ним смотрим в одну сторону. Никто никого не поправлял, только если плечо подставить, текст подсказать.

- Что такое вообще актерская семья? Дома продолжается театр?

- Я с родителями давно не живу, но вообще порой это психиатрическая больница: актеры же специфический народ, у всех свои тараканы в голове. Дома общаться сложнее, чем на работе. Дело не в амбициях, просто надо принимать человека с его странностями, где-то успокоить, по голове погладить, где-то выслушать, где- то, наоборот, не приставать и оставить в покое.

- В театре есть свои внутренние традиции?

- РАМТ - очень дружный театр, и не только артисты, но и все цеха как большая семья. Раньше часто устраивали праздники, сейчас реже. Но старый Новый год мы обязательно отмечаем, устраиваем капустник. И на премьеры все друг к другу ходят, поздравляют, радуются - и это редкость в театре, как мне кажется.

- У вас последняя большая роль в "Острове сокровищ", где вы играете Джима Хокинса. Как вы ощущаете себя сегодня в детских ролях?

- Это же условность. Нам Бородин всегда говорит: "Надо делать по правде, тогда все будет в порядке". Я вроде еще выгляжу молодо, поэтому вполне получается. И потом, в "Острове сокровищ" мы сделали Джима достаточно большим, подростком лет 15. Это история его взросления.

- Постановка довольно динамичная, приходилось вам учиться фехтовать, на скейте ездить?

- Не, я все умею, я мультиинструменталист. Чему-то в школе еще учился, чему-то - в институте. Но я еще сам на всем катаюсь, прыгаю, летаю. Я с этим живу. Занимаюсь картингом, скалолазанием. До этого гонками занимался. Жизненные обстоятельства меня вынудили от них отказаться, хотя есть у меня голубая мечта - поехать на профессиональный чемпионат. А ролики, скейты всегда со мной. Адреналин - это стиль жизни.

- Какие у вас любимые места в Москве?

- Люблю гулять по центру. В том году как-то 22 км на самокате проехал до дома и пешком прошел от РАМТа до "Аэропорта". Идешь и кайфуешь! Я и на электросамокатах летаю. Люблю набережную - там свобода, воздух, простор. Китай-город, Замоскворечье.

- Выдается вообще время погулять?

- Времени очень мало. У меня был рекорд - сыграл четыре спектакля за день: утром - "Денискины рассказы", потом "Фото topless" в Черной комнате, где у меня главная роль, потом спустился в Белую комнату на "Выстрел" - тоже главная роль. Потом в гримерку, переоделся, растрепал бакенбарды и усы и пошел на Маленькую сцену играть "В добрый час". Так уже на инстинктивном уровне получается, перещелкивает что-то внутри. На сцене же магия происходит: силы откуда-то берутся, болезни проходят, голос восстанавливается. Наверное, адреналин, но я верю, что это чудо, что театр лечит.

Марина Шимадина / "Серебряный город"
январь 2024