Романтичный творец пространства

Когда речь идет о творчестве Станислава БЕНЕДИКТОВА, на ум невольно приходит известная поэтическая строка Бориса Пастернака - "Привлечь к себе любовь пространства...". Театральное пространство покоряется творческой воле художника, основанной на огромном труде. Неслучайно все работающие с Бенедиктовым отмечают его повышенную ответственность и несуетную внутреннюю сосредоточенность, надежность, скромность и интеллигентность. И даже на юбилейном вечере главного художника Российского Молодежного театра зрители вначале увидели на сцене человека в заляпанном краской халате, азартно орудующего валиком. Воистину "цель творчества - самоотдача, а не шумиха, не успех"! Шутливая тональность празднования была задана изначально, поскольку сложно представить виновника торжества в роли солидного мэтра, почивающего на лаврах.

Между тем количество званий и наград юбиляра вполне располагает к подобному самоуспокоению, но привыкший, "жить без самозванства", он сумел сохранить юмор, озорство и самоиронию, а потому охотно включался в забавные розыгрыши, задорно пускался в пляс вместе с актерами и задушевно исполнил в финале "Грузинскую песню" Булата Окуджавы. РАМТовские коллеги весело и азартно поздравляли его от имени героев оформленных им спектаклей или от лица пародийно представленных знаменитых художников Леонардо да Винчи, Винсента Ван Гога, Иеронима Босха, Сальвадора Дали... Ради праздника "взяли слово" даже Венера Милосская и Джоконда, Дама с горностаем и Любительница абсента, Аленушка и королева Елизавета, кустодиевская купчиха и персонаж мунковского "Крика", комично "оживленные" актрисами театра.

В фойе расположились макеты, эскизы декораций и костюмов, а на сцене в пространство спектакля "Чеховъ-GALA" органично вписались поэтичные графические этюды и пейзажные зарисовки: зимний дымчатый сумрак и голубизна летнего неба, маленький одинокий домик и роскошный усадебный дворец, скромный скворечник и букет полевых цветов. Неразрывная связь театрального и живописного пространства в творчестве художника нашла отражение и в книге-альбоме Станислава Бенедиктова "Окна" (составитель Анаит Оганесян, генеральный продюсер проекта Владислав Любый), презентация которой тоже состоялась в день юбилея. Главная составляющая этого в прямом и переносном смысле весомого труда - иллюстрации, где сценографические работы соседствуют с рисунками и графическими циклами. А рядом - воспоминания художника о детстве, об учебе в Московском художественном училище памяти 1905 года и Государственном художественном институте им. В.И.Сурикова, о любимых педагогах и коллегах - единомышленниках, сохранивших верность друг другу в течение долгого пути, насыщенного житейскими испытаниями и творческими победами.

* * *
По шутливому замечанию художника, в последнее время он "работает в театрах шаговой доступности" от РАМТа. Между тем география его постановок так же широка, как и их жанровый диапазон, включающий оперные и балетные спектакли в Большом театре, Театре имени К.С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, Кремлевском балете, Софийском оперном театре. Впрочем, Бенедиктов и в драматических постановках словно выстраивает определенную музыкальную партитуру сценического действа, настраиваясь на волну разных режиссеров, но неизменно сохраняя собственную тональность. Так, сценография изначально дает разное звучание двум спектаклям Сергея Голомазова в Театре им. М.Н.Ермоловой. Солидная обстановка писательской квартиры в "Фотофинише" П. Устинова говорит о стабильности жизни и бессмысленности попыток переписать ее заново. А полуфантастический мир спектакля "двенадцатая ночь" по У.Шекспиру напоминает о вечных ценностях, про которые люди забывают в повседневной суете. На сцене же Малого театра в спектакле "Мольер" М.А.Булгакова (режиссер-постановщик Владимир Драгунов) королевская роскошь пурпурного занавеса, золотой парчи и массивных люстр контрастирует со зловещим полумраком подвалов Кабалы и творческим беспорядком театрального закулисья, где вечно противоборствуют не только художник и власть, но человек и судьба. Иначе выглядят реалии французского двора уже на сцене родного РАМТа в премьерных "Мушкетерах" по А. Дюма (режиссер Андрей РЫКЛИН). Стремительно перемещающиеся конструкции усиливают энергию и динамику действа, похожего на мастер-класс по фехтованию. Так же стремительно менялись игровые площадки в "Ромео и Джульетте" У.Шекспира (режиссер Михаил Шевчук), где основой сценографии были копья и мечи, а балкон качался на канатах, словно напоминая о зыбкости и обреченности любви в жестоком, воинственном мире.

Станислав Бенедиктов обладает качеством, абсолютно необходимым для театра, в котором диапазон зрительских возрастов крайне широк. Он увлекает и захватывает любую аудиторию четкостью и простотой формы, доступной зрелищностью и одновременно глубокой, философской наполненностью. Так, в "Повелителе мух" У. Голдинга (режиссер Александр Огарев) на поверхности большого куба возникали пейзажи райского острова с его лианами и водопадами, погружая подростков в прекрасную сказку, которую уничтожала проснувшаяся в них неуправляемая агрессия. Условно реалистичный образ спектакля вполне соответствовал жанру притчи, в то время как шутливое озорство театральной игры точно отражало водевильно-комедийный настрой "Модной лавки" И.А.Крылова (режиссер Елена Долгина), где основой декорации были такие пикантные части женского туалета, как массивный корсаж или панталоны с кружевами. И, конечно Станислав Бенедиктов в полной мере использует преимущество РАМТовской специфики, жаждущей сказки, предоставляющие возможность для фантазий и импровизаций. Так, с детским простодушием и непосредственностью сам художник будто купается в ярком буйстве красок в "Волшебнике Изумрудного города" А.Волкова (режиссеры Алексей Веселкин и Алексей Блохин), играя красными зонтиками и блестящими бабочками. А в "Золушке" Е.Шварца наслаждается цветом и фактурой пестрых лент и зеркальных кристаллов, романтикой и веселой динамикой сегодняшних ритмов, созданных Алексеем Бородиным. Впрочем, многолетний творческий тандем режиссера и художника - это уже, безусловно, отдельная глава.

* * *
Встретившись еще в годы учебы, Станислав Бенедиктов и Алексей Бородин поняли, что их взгляды на искусство совпадают. Оба остались верны общей идее, когда начали строить свой театр, сначала в Кировском ТЮЗе, а затем в Московском Российском Молодежном (прежде Центральном детском). И ныне, вопреки всем модным веяниям, они бережно хранят атмосферу театра-дома вместе с командой преданных соратников. Их отношения строятся на профессиональном взаимопонимании и уважении друг к другу и к зрителям, которое не позволяет подменять примитивно конъюнктурным заигрыванием с публикой эмоционально-философское осмысление реальности.

В одном из самых масштабных их совместных творений - "Береге утопии" по трилогии Тома Стоппарда - сами многочисленные перемены декораций превращаются в выразительные сценические зарисовки. Художник, некогда всерьез думавший о философском факультете МГУ, соединяет в спектакле увлекательную зрелищность и философскую метафоричность. Любимые Бенедиктовым неброские, но выразительные желтые и светло-коричневые тона натурального дерева придают пространству подлинность и теплоту. Длинный семейный стол, высокие стулья, старинные часы, поначалу олицетворяющие уют большого дома, затем превращаются то в революционные баррикады, то в кладбищенские надгробия. А сочетание фундаментальности и зыбкости отражает столкновение иллюзорной мечты с отрезвляющей действительностью. Рукописные фолианты философских трудов, размешенных на заднике, превращаются в разорванную бумагу. И все-таки даже утопическая вера побеждает безверие, ведь рукописи, как известно, не горят, а идеалисты прошлого словно соединяются со своими потомками, выходя на врывающийся в зрительный зал помост, как на палубу плывущего сквозь время корабля. Совсем иначе выглядит корабль в спектакле "Алые паруса" по А.Грину. Следуя за жестким либретто М.Бартенева и А.Усачева и стремительными ритмами М.Дунаевского, художник размещает в холодном, неуютном пространстве вогнутый остов погибшего парусника, состоящего из проржавевших металлических пластин. Персонажи, с грохотом взлетающие по почти отвесной стене, существуют в постоянном внутреннем напряжении, в атмосфере нервозной агрессии и жестокой борьбы. Иллюзии поэтической натуры, не видевшей ничего, кроме железных лестниц, узловатых канатов и скривленных дверей, вытесняются вполне реальными соблазнами. И все же явный дефицит романтики восполняется в финале, когда алое полотнище победно простирается над сценой и зрительным залом, даря надежду вопреки суровой правде жизни.

Самая жесткая сценическая форма у Станислава Бенедиктова никогда не выходит за рамки художественной эстетики. Так, даже оголенная изнанка распахнутой сцены, рождавшая ощущение некоего вывороченного пространства в шекспировском "Короле Лире", увлекала холодной и таинственной красотой металла, царствовавшего в лучах переменчивого света. Ища гармонию даже в диссонансах, Бенедиктов передает остроту восприятия жизни, не навязывая зрителям свое видение, а позволяя постепенно войти в пространство созданного им мира. Лаконичная сценография в "Участи Электры" по трилогии Ю.О'Нила решена в стильной черно-белой гамме. Архитектура пространства строится на соединении древнегреческой мифологии с узнаваемой реальностью. Движутся, словно по замкнутому кругу, массивные стены с глубокими зарешеченными проемами и портретами предков, будто следящих за происходящим. Дом, казавшийся неприступной крепостью, по воле рока превращается в тюрьму для нескольких поколений его обитателей. Изменчивая луна словно освещает долгое путешествие героев в ночь, где белые цветы превращаются в черные, а мечты о приюте покоя и благоденствия остаются недостижимым "островом утопии".

Совсем иное эмоциональное наполнение черно-белого решения возникает в спектакле "Инь и Ян" Бориса Акунина. В изобретательно обыгранном цветовом контрасте двух версий одного сюжета соединяются загадочная атмосфера Востока, философская мудрость и комедийное озорство. Забавные придумки типа черного и белого кролика позволяют сразу определить "окраску" той или иной версии. А в зависимости от того, как движутся многочисленные ширмы и перемещаются японские статуи, как опускаются и поднимаются фонари, порой превращающиеся в ажурные беседки, изменяется атмосфера всего действия, становящегося то веселым, легким и стремительным, то напряженным, тревожным и мистическим. В другой акунинской истории - "Эраст Фандорин", стремительный ритм действия требует быстрой смены эпизодов, которая и происходит буквально с колес: въезжают и уезжают шкафы и столы, садовые решетки и оконные рамы, словно тоже охваченные азартом театральной игры.

Мир автора всегда является для Станислава Бенедиктова главной точкой отсчета, а его способность вчитываться в текст, доходя "до самой сути" написанного, особенно ощущается в работе с классикой. Художник раскрывает глубинный смысл и передает атмосферу произведения, продумывая каждую деталь, создает неожиданную сценическую форму, никогда не прибегая к эпатажному трюкачеству. Неслучайно даже люди, говорящие на другом языке, проникались особой искренней и чистой атмосферой дворянских гнезд, которой был пронизан спектакль "Отцы и дети" И.С.Тургенева, поставленный в Городском театре г. Рейкьявик. Элегическая грусть и романтическая красота побеждали нигилистическое равнодушие, неудержимо маня в неведомый мир, открывающийся в туманной дымке, по ту сторону прозрачного занавеса. Работы Бенедиктова, лишенные холодной концептуальности, но обладающие классической простотой концепции, неизменно вызывают эмоциональный отклик. А созданный им предметный мир становится полноправным партнером исполнителя, особенно когда он оказывается на сцене практически один, как в "Портрете" Н.В.Гоголя. Вещи живут вместе с актером и музыкантами - кровать превращается то в шкаф, то в мольберт, а огромная, расколотая на куски золоченая рама, кажется, вот-вот раздавит художника, продавшего свой талант. Неуловимый "дьявольский портрет" вдруг проступает в человеческом лице, превращенном в мертвенно-зловещую маску падающим сверху лучом. Световая партитура, всегда выстроенная в работах Бенедиктова с особой тщательностью, создает мистический колорит гоголевской истории, а графические изображения, размещенные вдоль балконов, включают в театральную игру и зрительный зал.

Осваивать пространство не только сцены, но и всего театрального дома Станислав Бенедиктов тоже умеет мастерски. Навсегда запомнилось мерцание огней в каменных вазах и на ступенях центральной лестницы в "Беренике" Ж.Расина, где величавая пластика актеров была продиктована строгой красотой и гармонией самого пространства. А холодная статика  белого мрамора и зыбкая подвижность пламени свечей соединяли внешнюю монументальность с внутренним накалом человеческих страстей. В "Лоренцаччо" А.де Мюссе зрителей размещали на сцене, а в проходе партера, в ложах и в арках классических колонн, виртуозно вписанных в пространство балконов, бушевал пестрый итальянский карнавал. Зависть и интриги, ложь и предательство скрывались за красочностью масок и причудливостью шляп, в коих мерещились кружева венецианских мостов, колоннады соборов и силуэт Пизанской башни.

В чеховском "Вишневом саде" зрители, находящиеся вместе с актерами на подмостках большой сцены, особенно остро ощущают утрату красоты, поскольку разрушение происходит в нескольких шагах от них. В бело-серой дымке прозрачных занавесей словно утопает дом, в котором все кажется стабильным и красивым: портреты, хранящие память о прошлом, книги, аккуратно расставленные в старинном шкафу, семейный стол с нависающей над ним изящной лампой. Но прямо у ног зрителей примостился маленький, беззащитно хрупкий усадебный домик, окруженный миниатюрными вишневыми деревьями. Его очарование и наивная патриархальность мешают напористо-агрессивному "прогрессу", и потому разобранные останки безжалостно сваливают под опустевшим столом. Но вопреки всему сад останется жить в душах тех, кто лишился родной почвы так же, как и вырванные с корнем прекрасные деревья.

Чеховское пространство, объединяющее в себе философскую мудрость и многокрасочность полутонов, лирическую грусть и комедийное озорство, пожалуй, наиболее близко художественной натуре Станислава Бенедиктова. И неслучайно в качестве декорации к юбилейному вечеру была выбрана обстановка спектакля "Чеховъ-GALA". И хотя герои коротких чеховских пьес сумбурно живут в плотно заставленном мебелью пространстве, создатели спектакля относятся к ним с добрым юмором, вызывая понимание зрителей. И, по мнению художника, только философское восприятие мира, пропущенное через собственное сердце, а не разгадывание фокусов и шарад, вызывает сопереживание в зале. Эту уверенность профессор Бенедиктов стремится передать и своим студентам, обучая их азам ремесла, являющегося основой дефицитного ныне профессионализма, и терпеливо объясняя разницу между самовыражением и самоотдачей. Как заведующего кафедрой "Технологии художественного оформления спектакля" Школы-студии МХАТ его огорчает падение общего уровня культуры и повышенная меркантильность потенциальных абитуриентов. Впрочем, Станислав Бенедиктов хорошо знает, что театр всегда остается пристанищем для романтиков и идеалистов, к которым, безусловно, принадлежит он сам - творец и любимец сценического пространства.

Марина Гаевская
"Планета красота"